интерИванова

Интервью с Тамарой Ивановой. Июль 2012 г.

Тамара Иванова: Папа мой был офицером, поручиком императорской армии. Он страшно гордился этим. У него был орден Святой Анны, который во время войны в Шанхае ему пришлось продать, потому что японцы нас очень плохо кормили. И вот я помню вечер, когда мы ждали папу. Я сидела в кресле, мамочка была около меня, а брат сидел около письменного стола. И вошел отец. И я как только на него посмотрела, я помню, он был темный, он просто потемнел. И он говорит: «Ну... (Он маму мою звал Зоха или Зоечка)...Ну, Зохочка, продал». И заплакал. Это было ужасно. Такое большое горе. Но с другой стороны была наша любовь, наша ласка, потому что наша семья была удивительно нежная с друг другом. И, конечно, мы его все целовали, обнимали. Мы ему, наверное, даже надоели в конце концов.

Помню еще такой эпизод. Мне исполнилось 3 годика. У нас было большое-большое окно. Мамочка сидела в качалке и держала меня на руках. И я чувствовала, как ее слезы капали мне на руку. И, конечно, я еще не соображала, какая причина этому. Я подняла голову, смотрю на маму (у нее были чудесные васильковые глаза) и говорю: «Муленька, что ты плачешь?» Она говорит: «Детка, сейчас в России петушки поют». И мы обе заплакали. И так вот потихонечку она стала мне все рассказывать: про тетю Дашу, у которой была дача (они были очень богатые)... Мама была из дворянской семьи, а папа из купеческой. Оба никогда не кичились этим. Когда собирались русские, никогда не показывали своего происхождения. «Вот я такой-то был, вот я такой-то. А ты простой». У нас в семье этого не было. Мы должны были всех любить, всех уважать и ко всему народу, человечеству, мы обязаны были с братом относиться с почетом.

Вообще как мы жили в Шанхае? Мы жили русской жизнью. Русской жизнью, которую мамочка и папочка знали до революции, потому что они только это и знали. Справляли мы все праздники, торжественно, приятно, со священником (всегда приходил). Елочка всегда была зажженная настоящими свечами. В Сочельник постились, ничего не ели весь день. Утром исповедовались, причащались. По возвращении из церкви накрывали стол: ставили 12 блюд. Папа благословил стол. С первой звездой ужинали. Пели тропари. Приходили гости, пели калядки. Было весело.

Мамочка всегда делала чаи. Она страшно любила приглашать. Их так и звали – мамины чаи. Она приглашала массу женщин, красиво накрывала на стол.Тогда из Германии приехали евреи, когда Гитлер их выслал, и многие из них открыли такие как бы комиссионные магазинчики, антикварные, потому что многие приехали довольно бедные, так что они продавали, сдавали в эти магазинчики.

После войны было очень страшно в Шанхае, когда русские... Владыка (Иоанн Шанхайский – И.Г.), как он переживал, как он умолял русских не уезжать в Россию, когда эта пропаганда была. Жутко. По радио бесконечно говорили: «Приезжайте! Мы вас ждем». И самоубийства были. И убийства были. У моих родителей знакомый был, крестник моей мамы. Он убил своего брата, потому что тот хотел поехать в Россию. Жутко было! Когда второй сказал, что он едет в Россию, то первый брат его убил. Это было жутко!

Инна Грубмайр.: Тамара, а кто-то все-таки уехал? Уезжали?

Т.И.: Масса, масса уезжала... Был у меня знакомый, доктор... Я тогда не знала, что отец его был советский агент. Мы с ним на вечерах в офицерском собрании мазурку танцевали, вальс. И когда они уже уехали в Россию, мы тогда только узнали, что отец покончил жизнь самоубийством.

...Вообще русские, белые, которые приехали в 23-м году в Шанхай, они его построили. Они устроили там все, все, чего не было, они там сделали. И иностранцы... Там была масса немцев, французов, вообще это был иностранный город. Нужно сказать, что англичане обращались с русскими очень нехорошо. Отец мой очень переживал. Американцы были очень тактичные. Папа работал с американцами и англичанами, и он говорил, что американцы всегда душевно относились к русским. Потом там открыли, американские женщины собрались, открыли вроде комиссионный магазин, сдавали вещи и так далее. Моя мама даже немножечко там помогала.

И.Г.: А русские женщины тоже работали, или хватало на жизнь, если только мужчина работал? Как было?

Т.И.: Вообще жизнь была такова. Мужчины почти все как-то устроились. Женщины почти все были с детьми. Те, которые имели какую-нибудь профессию, они куда–нибудь устраивались. Они брали себе китаяночек этих, ама (няней – И.Г.). И амки смотрели за детьми. ...Ну в общем, жизнь была русская, абсолютно стопроцентно русская. И иностранцы очень любили русских, относились к нам с большим уважением. Вот я говорю, только англичане были немножечко не особенно приятные, потому что я знаю, где папа работал, у него был начальник-англичанин. Папа иногда приходил, он просто готов был плакать, потому что такие нехорошие вещи говорил про русских: пьяницы и так далее. Потом компания перешла в американские руки. Там был такой Mister Wolt. О, говорит, мы все воскресли. Он, говорит, нас встретил, пожал нам каждому руку, пожелал нам хорошего, и, говорит, жизнь совершенно стала другая на станции. А может, не все были англичане такие. Но у меня в школе тоже были иностранцы, но я никогда не дружила с англичанками, никогда. Я их терперь не могла. Во-первых, они все были nose up in the air (высокомерные – И.Г.). И у них всегда было все лучше, потому что отцы зарабатывали хорошо. А мы были эмигранты, дети эмигрантов. У нас были немки, китаянки... Нас звали fruit cocktail (фруктовый коктейль – И.Г.). Вот откуда пошло это fruit cocktail слово, потому что мы все были смешаны.

И что я еще могу сказать, что я хорошо помню о Шанхае – о тепле. Что как бы там ни было, китайцы, народ, что они ни сделали плохое, Китай взял всех этих бедных русских, беглых русских, и дал им место, где они жили, дал им работу. Мы учились в школе. Мой брат кончил университет. И жизнь шла нормальная. Я училась в балетной школе. Вообще, никогда не могла сказать: «Мы в Шанхае жили плохо». Мы были небогатые, Боже сохрани, но были просто, как aмериканцы говорят, comfortable (не нуждались – И.Г.).

...Сын мой Гришенька, когда окончил high school (выпускные классы средней школы в США – И.Г.), мы сделали ему путешествие. Он хотел в Россию попасть и вообще по Европе поездить. И он сказал, когда аэроплан спустился и он сошел вниз, то стал на колени и поцеловал землю. Это был американец, полуитальянец, можете себе представить? И подошел к нему один сержант или кто уж там, я не знаю, и спросил: «Ты русский?» А Гриша говорит: «Нет, половина». А когда он уезжал, познакомился с одним русским молодым человеком, который взял его в деревню. Он говорит: «Мама, я там так семечки плевал» (Тамара смеется.) Я не могла представить это. В Америке мы никогда не делали этого. «Я, - говорит, - научился семечки плевать». Ну и эта старушка очень Гришеньку полюбила. И она дала ему икону. У меня эта икона есть. Тогда нельзя было везти иконы. Икона вот такая большая Святого Николая Угодника. И она говорит: «Вези своей матери, которая тебя научила любить Россию». Это было так трогательно. И когда мы приехали за ним в La Guardia (аэропорт в Нью-Йорке – И.Г.), то он стоял на другой стороне, потому что его еще не проверили, так как он приехал из России, из Европы. И что же вы думаете, Гришечка сделал? Он открыл рубашку, вытащил икону и кричит на весь вокзал: «Мама, я тебе привез икону Николая Угодника!»