Oтрывок из интервью с Виктором Балашовым

 

- Если говорить о своебразных психологических пытках,  особенно жестоким испытанием стала первая ночь. Перед тем  как поместить в одиночную камеру, меня направили (и я полагаю, что и всех других) в баню. Баня была большая, холодная, без горячей воды. И главное – было ощущение, что здесь как раз стреляют. Как, впрочем, позже стало известно, что часто расстрелы производились именно в бане. И вот это ощущение, что ты оказался полностью в обнаженном и незащищенном состоянии, было действительно вызовом личности, толчком к тому, чтобы как-то выстоять и понять, как быть дальше.

 Дело у нас, как полагали чeкисты, всесоюзное. Но потом они заключили, что это происходило только  в Москве и , может быть, где-то еще в других городах. Словом, судить нас и вести дело решили в московском отделении ГБ и перевели в Лефортово.

До суда меня и Юру Федорова отправили в институт Сербского. (Еще одно испытание на психологическую крепость.)  Возглавлял его  знаменитый профессор Лунц, а в качестве ведущего психиатра работала дочь Дзержинского. Я объявил голодовку, полагая недопустимым, что вместо нормального суда могут загнать в дурдом. Попасть в дурдом мне  не улыбалось. И я,  откровенно говоря, этого более всего опасался, потому что, когда у тебя нет близких, то шансы выйти оттуда почти нулевые.

Когда было уже ясно, что нас арестуют, мы думали, что нет худа без добра: по крайней мере, увидим всех, кого хотим увидеть и кого на свободе не увидишь – несогласных с советской властью (впоследствии диссидентов). А по тем временам встретить их было можно на площади Маяковского. Но там все было засвечено. Всегда существовал риск, что если там появляться, то рано или поздно тебя обнаружат. Принцип же нашего кадетского дела был подпольный. Так что, мы избегали открытого выхода – до выхода с нашим манифестом. Это было 23 февраля, отмечался День Советской Армии (1962 г. – И.Г.). Это был день, когда мы официально распространили все наши манифесты. В это время  в Политехническом музее проходил студенческий сбор. До этого листовки мы рассылали по почте, а в тот день делали это уже открыто по всей Москве.

В чем же заключалась концепция манифеста и самого дела?  Философской основой стал неомарксизм, или ревизионизм, но, конечно, не необольшевистский: наша идеология не носила характера насильственного свержения власти.

Мы надеялись, что вызовем этим манифестом  фурор: есть некая – открытая или закрытая – оппозиция, подпольное движение «Союз свободы разума», который призывает к интеллектуальной свободе, касающейся как академические институты, так и религиозные и профессиональные, включая и военные.

Это была своего рода проверка: можно ли будет поднять студенчество как единую интеллектуальную массу к протестным действиям? А после публикации и распространения манифеста по тому, как он воспринимался,  мы пришли к решению  (это было за 2-3 недели до нашего ареста), что, вероятнее всего, надо переждать, что время еще не пришло, что надо уходить в подполье, надо не выдавать себя, постараться замести следы, чтобы на нас не вышли, и дождаться того момента, когда будет ясно, что такая вот весна наступает.

Интересным в этой истории является факт, что манифест удалось отпечатать в закрытой типографии  Бюро иностранной военной литературы, которая не контролировалась КГБ, а принадлежала институту ГРУ, Главному разведовательному управлению (В.Балашов в то время там работал. – И.Г.). Сначала я сделал фотокопию, а затем на ратопринтере ее размножил. Сотрудники Бюро меня спрашивали: «Ты что, порнуху делаешь?» - «Да, конечно».

Когда мы начинали это дело, был у нас с Аликом простой принцип: чем меньше, тем лучше. То есть, мы вдвоем делаем это дело, мы отвечаем за него, а создаем иллюзию, что существует такая организация, которая пытается изменить советский мир. Организация – это было очень важно. Мы считали, что если будет открытый процесс, то сможем  показать, что существует движение протеста. И тем самым привлечь к себе внимание. Но более всего мы хотели запугать  режим: есть что-то такое, чего им следует опасаться. И где-то мы верили, что люди разделяют наши взгляды.

 

(Полный текст интервью находится в нашем центре.)

 

назад