Инна Грубмайр: Люба, при том что, благодаря усилиям КГБ, Вы оставались подолгу без работы, как вы выживали материально?
Любовь Мурженко.: Когда Алика первый раз посадили, я вскоре переехала из Лозовой в Киев. Мне было очень одиноко и страшно. Однажды я пошла в Бабий Яр (накануне слушала «Голос Америки» и узнала о том, что там будет митинг). И сразу в общей массе людей выделила обычных людей, КГБшников и активную молодежь. К ним я и подошла. Объяснила, кто я такая, и сказала, что хотела бы познакомиться с близкими по духу людьми. Мне посоветовали оставить номер телефона и пообещали, что кто-нибудь из них ко мне придет. И вправду, вскоре ко мне пришел молодой человек. Это был Саша Фельдман. Он заботился о нашем хлебе насущном, организовывал нам посылки из-за границы. А потом именно он прислал нам вызов из Израиля. Властям Алик представил его своим троюродным братом. (Люба улыбается.) Отсидел он за изучение иврита в ульпане. Официально же его обвинили в хулиганстве - якобы он надел прохожей женщине торт на голову. На самом же деле вот как это произошло. Саша возвращался домой. И-за угла выбежала женщина с тортом. Столкнувшись с Сашей, она уронила торт. В этот же самый момент откуда-то появился человек, который Сашу арестовал. Отсидел он 3 года.
Еще до самолетного дела Менделевич написал «Обращение к людям доброй воли», что их группа, идя на этот шаг и вполне понимая риск, просит в случае неудачи помогать их семьям. Поскольку это дело позже приобрело международный резонанс, люди отовсюду помогали нам, присылали посылки, о которых я рассказывала ранее. Правда, за эти посылки КГБ заставлял меня писать отчеты (я отказывалась это делать) и клеил мне ярлык агента иностранной контрразведки. За нами также присматривал французский «Комитет пятнадцати», который взял на свое попечение семьи 15 политзаключенных. «Комитет» выпустил набор открыток с фотографиями своих подопечных и членов их семей. Там была фотография Кислика, наших девочек. (На обороте написано по-французски: «Дорогие друзья! В глубине сердца мы с вами и мы надеемся, что вскоре вам будет разрешено покинуть СССР.» - И.Г.)
И.Г.: На Вашей повседневной жизни пребывание мужа в заключении как-то отражалось?
Л.М.: Конечно, отражалось. Однажды кого-то арестовали и нашли у него в записной книжке мой номер телефона. В то время у меня был полугодовалый ребенок, которого я кормила грудью. (Детей своих я кормила грудью довольно долго. Это было очень удобно, когда мне приходилось возить их к Алику.) Меня вызвали на допрос. Я отказалась, сославшись на то, что, по-первых, я не имею никакого отношения к задержанному. А во-вторых, у меня маленький ребенок, и в таких случаях следователь приезжает к свидетелю домой. Однажды, когда мама только что ушла на работу, я – еще в ночной рубашке, на голове бигуди – кормила ребенка. Через пару минут после ее ухода без стука вошли участковый и двое мужчин в гражданском. Они спросили, поеду ли я с ними на допрос. Я снова отказалась. Тогда, по команде, они схватили меня за руки, за ноги и поволокли в машину. В одной ночной рубашке. В ненастную ноябрьскую погоду с мокрым снегом. Втолкнули меня в машину, а моя ночная рубашка осталась у них в руках. Бросили мне ее обратно и закрыли меня в машине. Через пару минут принесли из квартиры мои туфли и плащ и завернутую во что-то Виту. В ночной рубашке, в легком плаще (хотя на вешалке висело и теплое пальто), в туфлях на босу ногу, с бигуди на голове и с кое-как укутанным ребенком меня привезли в КГБ. Завели в пустую комнату с решеткой на окне и единственным стулом. Ждала я около 2 часов, только потом меня отвели к следователю. После безрезультатного допроса мне дали пять копеек на обратную дорогу. При том, что проезд в трамвае стоил три копейки, две я осталась бы им должна. В моем виде о трамвае не могло быть и речи. Я остановила такси и сказала, что смогу заплатить, когда приедем домой. Водитель ничего не сказал. Он все понял: я же села в такси у КГБ.(Полный текст интервью находится в нашем центре.)