Отрывок из интервью с Анной Мурженко, дочерью Алексея Мурженко. Июнь 2012 г.

Инна Грубмайр: Аня, расскажите, пожалуйста, каким вам запомнился отец. Может быть, даже будет такой комплексный образ, сформировавшийся с течением лет, а может быть, какой-то последний, финальный. 

Анна Мурженко: Самое интересное, что физически я его помню лучше, когда он был в тюрьме, то есть воспоминания тех лет отложились более четко. А потом, когда мы уже вместе жили, он уже был... Это интересно, вот я подумала, я помню как бы два человека. Это настолько странно, правда, слышится странно? Я его помню, какой он был там. Я его помню, какой он вернулся. И почему-то там я его помню таким, намного моложе. Моложе, но всегда у меня вызывает какое-то чувство не то что жалости, а какое-то такое странное чувство, когда я вспоминаю о нем, когда он был в тюрьме. А уже когда его помню здесь, я его помню более взрослым. Как бы немножко другой характер. И не то что он как бы раздваивается у меня, я знаю, что мой отец, знаю что он, но как-то по-другому. Потому что, когда он вернулся, я его видела немножко с другой стороны... Мы от него не ждали ничего такого особенного, когда он вернулся. Мы просто хотели, чтобы он вернулся и был членом семьи. Но я думаю, что для него, прожившего столько много лет в тюрьме – первый срок был 6, второй срок был 14 – практически 20 лет просидеть в тюрьме и 18 лет прожить на свободе. Когда он первый раз сел, ему было 18 лет. Я не знаю, может быть год или два между ними прошло, когда он сел второй раз. То есть, он практически провел половину своей жизни в тюрьме. Это, конечно, очень серьезную печать оставляет. Как в обществе привыкли? Мужчина зарабатывает хлеб, приносит хлеб, то есть он кормилец семьи. Но нельзя ожидать этого от человека, который пробыл 20 лет в тюрьме, и сразу предъявлять к нему какие-то претензии, как, допустим, ты должен сразу прийти и жить, как общество от тебя ожидает. Это нереально просто. Он мне как-то говорил: «Мне даже не нужна квартира. Я могу спокойно жить в шалаше». «Я, - говорит, - могу жить на улице, могу жить в шалаше». Говорит: «Мне ничего не надо». Он философ был у нас большой. Он считал, что смысл жизни – не в материальных вещах. Я думаю, это тоже мне передалось, что материальное – это неважно.

И он много писал. Я не знаю, сохранилось много или нет, но я знаю, что он много писал, много читал. Всегда у нас любил писать. Он говорил: «Мне ничего не нужно. Я могу в одной комнате сидеть, писать, читать целый день. Если вы мне вот так подадите еду, как в кормушку, и все». Мама говорила: «Вот видишь, это на всю жизнь отложилось».  

И.Г.: Аня, а тяжело ему было после тюрьмы привыкать к жизни нормальной?

А.М.: Да, я думаю, что он никогда так к нормальной жизни и не привык.

 (Полный текст интервью находится в нашем центре.) 

назад